Устная история была дополнительным историческим источником для официальной истории, которая пришла во времена, когда государство строило нацию или империю через всеобщее образование. Официальная история становилась единственным источником «объективной» информации о прошлом, пока не пришла критика постмодернизма. В постмодерне больше стали говорить о «нарративе» – термине, который образовался от латинского слова narrare – «язык повествования». Термин «нарративная история» сложился в историографии. Она рассматривает исторические события в контексте рассказа об этих событиях, где многое зависит от рассказчика. Narrative – повествование, рассказ, narrator – рассказчик. Историки задумались над тем, может ли история быть объективной, особенно после того, как поняли, что в истории есть много идеологии. Действительно, историограф, пишущий историю, или рассказчик (narrator), рассказывающий её, могут не врать, но при этом подбирать нужные факты, которые покажут одну сторону хорошей и справедливой, а другую сторону – плохой. Эдвард Карр называл это «историографическим фактом», то есть факты, которые подобраны историографом, рассказчиком истории. Получается так, что историк в этом плане похож на обычного рассказчика, который хочет представить себя в выгодном свете, только историк пишет не о себе, а о своём государстве или правителе, то есть о заказчике истории. Естественно, кто платит, тот и заказывает музыку и не может быть плохим в собственной песне о себе.
Так появляется нарративная история, которая не говорит о том, что она пытается объективно оценивать прошлое, история или событие становятся связаными с интерпретацией. Факты в рассказ истории всё ещё важны, но ставится вопрос о том, почему использовались только эти факты и есть ли другие факты, подтверждающие или опровергающие представленные рассказчиком или историком? Почему историк (рассказчик) так интерпретировал событие? Есть ли другие интерпретации?
Возрастает ценность самого рассказа, изучают сам рассказ, а не только факты, изложенные в нём. Изучается обаяние сюжета, его красота, либо уникальность и необычность, которая помогла этой истории или сюжету о событии сохраниться во множестве рассказов и историй об этом мире и людях.
Гумилёв становится популярным историком не потому, что он открыл что-то новое или работал с первоисточниками. Гумилёв стал историком Гумилёвым, потому что сумел интересно и легко рассказать историю гуннов и тюрков, выбирая интересные сюжеты, не зацикливаясь на фактах и датах. Интересная история и тем более интересный сюжет становятся более живучими и популярными, чем тщательное документирование сухих фактов и дат, пусть даже и самое подробное.
Исследователи пытаются изучать и классифицировать наиболее популярные нарративы распространенных историй в мире. Чем отличается сюжет от нарратива? Сюжет – это последовательность действий определенных героев. Нарратив – это модели и шаблоны, по которым развивается сюжет истории.
Гумилёв не просто рассказывает историю империй гуннов и тюрков, он использует нарратив – модель, которая объясняла создание и исчезновение империй в тюркско-монгольском мире. Если раньше возникновение народов и империй объясняли божественным умыслом – у тюрков это кут, ниспосланный Теңри тюркам или гуннам; у монголов империя создана «силою вечного неба» (мунх теңрийин күчүн дор). У Гумилёва империи и народы создаются через ту же небесную энергию, которой дается «научное» объяснение через новые термины. Вместо бога у Гумилёва вселенная (или биосфера), а вместо кута – пассионарный толчок.
Для нарративной истории важна модель, а не сюжет, поэтому в истории тюркского каганата от его создателей или от Гумилёва важны не факты, герои и их действия, а общая структура.
История каганата в орхонских надписях: бог отправляет тюркам кут, чтобы они построили империю.
История каганата у Гумилёва: вселенная отправляет тюркам пассионарный толчок, [чтобы] они построили империю.
Таким образом, Гумилёв пишет историю империй гуннов и тюрков, согласно их модели и интерпретации, и поэтому его история становится популярной и тюрков и монголов.
Изучение историй, рассказов или устных сказаний в нарративной истории не ограничивается простой записью. Исследователи зачастую пытаются понять, почему та или иная общая модель превалирует в рассказах разных людей.
Если обратимся к нарративу о создании советской империи, которая сначала посадила Гумилёва в лагеря, а потом дала ему возможность написать историю других империй. С самого начала советское государство позиционировало себя как спасителя человечества от всемирного зла в лице мировой буржуазии. «СССР – как спаситель человечества», запомним эту модель нарратива о Советском Союзе, потому что она может применяться как в общем для человечества, так и для отдельных народов, людей и событий.
Сама по себе эта модель возникла не на пустом месте. Москва уже несла на себе крест спасителя человечества в ролевой модели «Третьего Рима». По ней во всём мире должна была быть установлена правильная религия – православие, которая бы принесла спасение душам людей в потустороннем мире. Постепенно религия отходит на другой план, но идея спасителя остаётся. Только теперь на место религии приходит цивилизация и прогресс, которые должны спасти отсталых людей планеты от их невежества и темноты. По сути большевики сделали форсированный переход Москвы к этой модели, которая уже эффективно применялась европейскими державами при завоевании колоний. Большевики всего лишь убрали ненужную царскую семью и религиозную верхушку от роли спасителя в новой модели, где они были лишними.
Сам нарратив о Москве – как спасителе человечества остаётся, меняются лишь актёры, а сюжет приспосабливается к современным условиям. Серп и молот приходит вместо креста, спасение обещано уже в этой жизни, рай и счастье тоже обещают в этой жизни, но только детям – когда они подрастают – их детям и так далее.
Москва – спаситель, рай в другой или этой жизни – что поменялось в имперской политике Москвы при царе или коммунистах? С точки зрения нарративной истории – ничего, только изменилась игра слов – модель нарратива о спасении и рае осталась прежней. Москва спасает казахов от калмаков (Ойратское государство), кыргызов от узбеков (Кокандское ханство), узбеков от афганцев и/или англичан и т.д. Хотя сюжет о спасителе был и до христианства и до коммунизма, он в советской историографии становится главным для оправдания и содержания сначала советской, а потом социалистической системы. И, конечно, же верхушкой этого нарратива о советском спасителе является победа над нацисткой Германией, победа над фашистами, которая отмечается маршами «Бессмертного полка». Спасение человечества от фашизма поддерживает нарратив советского спасителя для последующих поколений.
Нарративная психология утверждает, что нам проще воспринимать и объяснять свою жизнь по историям, по законам сюжета. Возможно поэтому сюжет спасителя и Советский Союз так просто взаимосвязаны. Этот нарратив спасителя не возник сам по себе – он воспроизводился правящей элитой Москвы, будь то цари или генеральные секретари компартии, и претворялся в жизнь исполнителями – будь то церковники или историки-марксисты.
Если обратимся к устным историям о Советском Союзе, то многие устные рассказы связаны с темой спасителя. Роль Ленина теперь сводится не к спасителю трудового народа, а к спасителю кыргызского народа. «Если бы не Ленин, то кыргызский народ был бы истреблен в 1916 году» – это наиболее распространенная нарративная тема о Ленине в устной истории кыргызов. Ленин становится главным спасителем целого народа, «поэтому его, Ленина, памятники у нас никто не трогает». За главным спасителем следуют малые спасители. Жусуп Абдрахманов спасает казахский народ от голода. Мухтар Ауэзов спасает эпос Манас. Деды-воины спасают человечество от фашизма. Воины-интернационалисты спасают афганцев.
Эта формула поддерживается ежегодными маршами «Бессмертного полка», который, в свою очередь, поддерживает модель советского спасителя. И поэтому ещё долго всё, что связано с советским прошлым, с советскими деятелями, будет связано со спасением кого-то или чего-то. Ассоциация – советский = спасение будет ещё долго превалировать в устных рассказах о советском прошлом или советских деятелях. Модель спасителя, которая пришла из христианства и воплотилась в формуле Москва – Третий Рим, преобразовалась в истории народов СССР, как в Москву – спасителя народа от соседнего народа или от самого себя. Советское спасает не только от внешних врагов. Советское спасает и от собственного невежества, собственной невежественной элиты, собственной безграмотности, неумения управлять, неумения жить вместе. Советское – это Москва, и ещё долго у нас будут обращаться к Москве как к спасителю от самих себя.
