Кэтрин Оуэн
Примостившись на выжженных солнцем предгорьях Тянь-Шаня, недалеко от деревни Чон-Таш Аламудунского района Чуйской области Кыргызстана, расположилось небольшое, но волнующее мемориальное кладбище, Ата-Бейит, «кладбище отцов». Здесь, примерно в двадцати километрах к югу от Бишкека, обрели последний приют тела 137 жертв массового расстрела, организованного властями Киргизской Советской Социалистической Республики в 1938 году. Здесь же покоится и прославленный киргизский писатель Чингиз Айтматов, чей отец, Торокул был среди расстрелянных в 1938, а также тела шестнадцати жертв апрельской революции 2010 года. Как можно заключить из названия мемориала, Ата-Бейит чтит память тех, кто способствовал построению национальной идентичности современного постсоветского Кыргызстана. В этой работе я предпринимаю путешествие к мемориальному комплексу Ата-Бейит и пытаюсь осмыслить истории погребенных здесь, одновременно осуществляя попытку дать критический анализ нескольких аспектов представлений о киргизской нации и государстве, так или иначе использующих мемориал. Я прихожу к выводу, что захоронение на Ата-Бейит жертв так называемых «апрельских событий» 2010 одновременно погребает возможность «участия» мемориала в открытой дискуссии о коммунистическом прошлом так как вновь создаваемый памятник, использующий комбинацию исламской и национальной символики, превратил место поминовения жертв коммунистического режима в инструмент национально-государственного строительства.
Расположившись на пологом склоне в нескольких метрах от дороги, мемориал Ата-Бейит включает в себя большой усыпанный гравием круг, приподнятый над уровнем земли и окруженный клумбами цветов; на пути к мемориалу посетители преодолевают несколько маршей ступеней. Наверху их встречает выразительная скульптурная группа из камня золотистого цвета: трое мужчин с истощенными скрученными телами и искаженными болью лицами. В центре мемориала — большой тундук из толстых красных труб поверх гладкой площадки из черного камня, по краям которой расположены наклонные гранитные плиты. Тундуком называется точка, где перекрещиваются две основные части каркаса юрты. Стилизованные изображения тундука украшают многие публичные пространства в Кыргызстане — среди которых и государственный флаг республики – что показывает, что тундук стал важным символом, отражающим киргизскую государственность. Останки жертв кровавой расправы 1938 года захоронены под перекрестьем тундука, их имена выгравированы на красном камне по периметру. Учитывая тот факт, что личность большинства жертв советского террора, погребенных в бесчисленных массовых захоронениях, установить не удается, представляется редкой удачей тот факт, что имена всех погибших в Чон-Таше были установлены исследователями. Более того, благодаря свободному доступу к архивам НКВД в постсоветском Кыргызстане и обнаружению на месте захоронения личных документов расстрелянных, тела всех 137 жертв были идентифицированы, была подтверждена их невиновность, а их преследование со стороны советских властей было задокументировано в небольшой, но содержательной коллекции музея при Ата-Бейит.
Лежащие под тундуком были частью партийной интеллигенции: функционеры местных партячеек низшего и среднего звена, сотрудники Народного комиссариата Киргизской ССР, главы нескольких районных отделений милиции, студенты и преподаватели ВУЗов, писатели, главы Верховного Совета и рабоче-крестьянского правительства КССР и многие другие госслужащие. Обвиненные, как и большинство расстрелянных во время репрессий, в «контрреволюционной деятельности», или заклейменные как «враги народа», они были расстреляны в течение трех дней с 5 по 8 ноября 1938 года. Вряд ли их преступления заключались в чем-либо более серьезном, чем наличие родственника-эмигранта или демонстрация не полного одобрения политики партии по тому или иному вопросу в присутствии не тех людей. Целью «ежовщины» была очистка партии от «нежелательных элементов», что на деле означало ликвидацию всех, кто имел хоть какие-то сомнения в отношении коммунистического проекта, что неизбежно привело к убийству сотен тысяч невинных. Большинство жертв чон-ташского расстрела были молодыми людьми – немногим было больше тридцати лет – и представляли широкий этнический спектр: киргизы, русские, дунгане, уйгуры, немцы, украинцы. Всего здесь захоронены представители тринадцати национальностей. Трупы были сброшены в печь для обжига кирпича, а надлежащий похоронный обряд был проведен лишь после обнаружения места трагедии в начале 1992 года.
На дальнем конце мемориала, в круглом бетонном здании размещен небольшой музей, в отделке которого использован тот же красный цвет, что и на тундуке. Составлением информативной экспозиции занимались сотрудники Государственного исторического музея в Бишкеке А. Израилова, О. Ильинская и К. Кималаев. Помимо подробного освещения процесса поиска и обнаружения массового захоронения, экспозиция включает пронзительные цитаты из произведений Чингиза Айтматова, личные вещи расстрелянных (сапоги, кепки, портсигары), а также материалы из советских архивов, рассказывающие о признании обвиняемых «врагами народа» и приговоры Верховного Суда Киргизской ССР. Фотографии расстрелянных и их семей, небольшие биографические очерки подчеркивают бессмысленность их уничтожения. Это впечатление подтверждается и тем фактом, что почти все расстрелянные в Чон-Таше были реабилитированы Верховным Судом уже в 1957 году. Через двадцать лет после исключения, их членство в партии было восстановлено, реабилитация очистила их имена, а их невиновность была публично признана. Процесс реабилитации длился с 1954 по 1990-е и на сегодняшний день практически все жертвы политических репрессий в Кыргызстане – примерно 40 000 человек – реабилитированы.
Официальная история обнаружения захоронения звучит как захватывающий киносюжет. В своих воспоминаниях, отрывки из которых представлены в экспозиции музея Ата-Бейит, Бюбюра Кыдыралиева, дочь охранника на любимом курорте сотрудников НКВД в деревне Чон-Таш, вспоминает, как ребенком ее, вместе с братьями и сестрами, на неделю вывезли из деревни. Это произошло примерно в то же время, когда в Чон-Таше проходили расстрелы «врагов народа». Вернувшись, они обнаружили, что печь для обжига кирпича, возле которой они любили играть, пропала, а на ее месте появился большой земляной холм. Через несколько дней от холма стал разноситься зловонный запах. Через несколько дней запах чувствовался по всей деревне, особенно по ночам или когда дул восточный ветер. Бюбюра вспоминает, как часто видела отца молящимся у холма. Его плечи подрагивали, а по лицу текли безмолвные слезы. В детстве ей не приходило в голову, что между этими эпизодами есть связь; страшный смысл, объединяющий эти воспоминания открылся ей лишь в 1973, когда умирающий отец собрал своих детей, чтобы рассказать о событиях, свидетелем которых он стал 35 лет назад. Тогда же он попросил не раскрывать его историю широкой публике до тех пор, пока это не будет безопасно – он не мог сказать, когда именно это время придет, хоть и верил, что оно настанет.
Бюбюра хранила отцовскую тайну почти 20 лет, пока свежий ветер перестройки не принес перемены. Времена менялись быстро, архивы, столь долго недоступные, наконец-то открывались свободному доступу, а народ вовсю пользовался недавно возвращенным ему правом свободы слова – Бюбюра почувствовала, что теперь она может открыть тайну своего отца. Однако, поначалу к словам пожилой больной женщины, утверждавшей, что она все это время знала место казни репрессированных коммунистов в 1938 году, никто не прислушивался. Прошло несколько лет, прежде чем, благодаря случайной встрече с преподавателем иностранных языков одного из бишкекских университетов, Бюбюра познакомилась с прогрессивным сотрудником киргизского комитета госбезопасности, Болотом Абдрахимановым. Во время двухчасового телефонного разговора с Болотом, Бюбюра с надрывом плакала, проливая слезы горечи и радости одновременно. Тоска и злость, что сопровождали 53 года, пока Бюбюра держала мучительную правду внутри сменились огромным облегчением — не только благодаря избавлению от бремени, но от того, что семьи погибших наконец-то узнали правду. Шел снег, когда зимним утром в начале 1992 Бюбюра вела поисковую группу к месту захоронения по замерзшему склону. Поначалу память обманула ее — бесплодные раскопки говорили о том, что место она вспомнила неверно. К счастью, группа не прекратила поиски и на втором месте, указанном Бюбюрой, были обнаружены останки 137-ми людей. На многих черепах сзади были найдены пулевые отверстия. Помимо человеческих останков в земле нередко находили недокуренные расcтрелянными последние сигареты, предметы одежды и документы, относящиеся к их аресту. Спустя несколько месяцев, летом того же года, тела были вновь преданы земле с соблюдением надлежащего похоронного ритуала.
Дневник Бюбюры приобрел статус официальной версии обнаружения останков в Чон-Таше — ему уделено видное место в музее и его все перескахывают, отвечая на вопросы об Ата-Бейит. Дневник, однако, проливает свет лишь на небольшую часть истории, оставляя не отвеченными ряд важных вопросов. Во-первых, Бюбюра, обычная пожилая женщина была не единственной, кто знал о расстреле — так почему же не известны более ранние попытки найти место захоронения? Архивная информация о деятельности НКВД стала доступна за несколько лет до того, как Бюбюра вместе с поисковой группой отправились на поиски в 1992 году. Другие жители деревни, заставшие события 1938 года также наверняка владели секретом и делились им с избранными. Место захоронения можно было обнаружить и без личной истории Бюбюры, однако никто не пытался это сделать. Почему? Во-вторых, почему правительство открыло мемориальный комплекс Ата-Бейит лишь через восемь лет после обнаружения захоронения? Почему восстановление новым постсоветским правительством справедливлости по отношению к 137-ми невинным людям произошло с такой задержкой? Может быть, во времена политического хаоса, сопровождавшего смену режима, было просто еще слишком рано честно задавать вопросы о преступлениях советского периода. Может, проще было помнить времена стабильности и порядка, чем выяснять жестокие способы, которыми они поддерживались. Хотя неутомимый активизм Бюбюры и заставил власти разыскать массовое захоронение, потребовалось почти десять лет, чтобы факт чон-ташского расстрела и трагические судьбы его жертв были официально признаны. Во время перестройки и в период непосредственно после нее политическая элита Кыргызстана полагала, что стране важнее ориентироваться на будущее, а не на прошлое, полагая, что должно наступить время, когда переоценка советского периода станет делом менее болезненным. Однако последующие годы принесли молодому государству драму двух революций, вспышки этнической напряженности в южных областях, увеличивающийся и все более трудно преодолимый разрыв в материальном благосостоянии между образованными элитами и остальным населением и в киргизском обществе так и не возникло безопасной площадки, с которой можно было бы оценить социалистическое прошлое. Вдобавок к этому, лидеры Кыргызстана были слишком вовлечены в процесс создания новой национальной идентичности, чтобы всерьез исследовать темные стороны старой. Постсоветская элита во многом состояла из людей, игравших ключевые роли и в советской Киргизии — для них расследование преступлений советского режима означало бы неприятную необходимость подвергнуть осмыслению их собственной к ним причастности.
Сооружение мемориала в 2000 году ознаменовало своего рода «закупоривание» коммунистического прошлого: поминание и увековечение памяти жертв репрессий 1930-ых дало возможность идеологического разрыва со старым режимом. Пришедшее к власти правительство Акаева хотело подчеркнуть, что молодой Кыргызстан, в отличие от Советского Союза, будет демократическим государством, уважающим свободу слова и другие права человека. Ата-Бейит маркирует политические репрессии как дела прошлых лет. Ирония, однако, заключается в том, что мемориал помог покончить не с репрессиями, а с их открытым обсуждением.
С тех пор в немногое было сделано для продолжения открытого разбирательства в отношении старого режима. Напротив — спустя более чем десять лет с момента развала СССР — Акаев вернул седьмому ноября, годовщине Октябрьской революции, статус государственного праздника. В Кыргызстане при этом не происходит никаких крупных событий, которые отмечали бы память жертв коммунистического прошлого в Киргизской ССР, что отличает Кыргызстан от многих других постсоветских государств, в том числе и от соседнего Казахстана с его авторитарным режимом. В отличие от государств Прибалтики, стремящихся как можно более полно обличить советский террор, многие кыргызстанцы предпочитают помнить о жизни при старом режиме только хорошее. При отстустствии стабильности в настоящем удобнее с уважением вспоминать безопасность и равенство, принесенные коммунистическим строем, чем критически оценивать понесенные жертвы, вспоминая преследования и убийства. Если в семье были пострадавшие от репрессий, об этом не принято распространяться. По словам одного среднеазиатского автора, «люди с гордостью говорят, о родных, погибших на Второй мировой, но практически ничего не услышишь о репрессиях. О них либо не знают, либо забыли, либо «никаких репрессий и не было». (Кассымбекова, 2005: 179).
История Бюбюры служит безопасной и человечной альтернативой болезненному самокопанию, без которого невозможен серьезный разговор с прошлым. Ее воспоминания напоминают фильм со счастливым финалом: измученная женщина неожиданно находит союзника в лице государственного служащего и с его помощью восстанавливает справедливость. В сюжете есть все элементы успешного блокбастера: мрачная тайна из прошлого, томительное напряжение неизвестности, смерть любимого человека, несколько ситуаций на грани провала, традиционно распределенные гендерные роли и, наконец, самое важное — исправление злодеяний старого режима новым. К сожалению, эта легко доступная для восприятия история используется для того, чтобы заслонить возможность полноценного обсуждения советского режима. Более того, красный тундук над могилой жертв советских репрессий может быть интерпретирован как физическая манифестация погребения советского прошлого под новой идентичностью Кыргызстана. Символика не оставляет неоднозначности, утверждая жертв чон-ташского расстрела в качестве мучеников современного Кыргызстана.
Слева от тундука, на широкой приплюснутой арке, как-бы вырастающей из холма, идет надпись на киргизском: «можно попытаться сломать правду, но убить ее нельзя». По стенам проема под аркой бронзовые изображения сцен террора. На правой стороне образы детей, оплакивающих истрепанные тела отцов; рядом — люди в форме наблюдающие, как заключенные роют ямы и переносят тяжести. На барельефах слева изображение ребенка, прячущегося за матерью, протянувшей руки к мужчине, которого оттаскивают люди в военной форме и фигуры охранников, наблюдающих, как повозки, запряженные лошадьми, увозят вдаль сгрудившихся арестантов. На задней стороне арки ступени, по которым можно подняться на плоскую площадку наверху арки. Отсюда открываются просторы выжженных полей и участков степи, посреди которых в ясные дни виден Бишкек. Лоскутки разных оттенков желто-коричневой гаммы усеяны одиноко зеленеющими тополями. Слева и справа, суровые склоны холмов волнообразно поднимаются, переходя в отроги хребтов Тянь-Шаня, простирающихся за Ата-Бейит. С этой площадки открывается и панорама комплекса — отчетливее выделяется тундук, целостнее воспринимается возвышающийся квадрат мемориала с пологими склонами по сторонам. На другой стороне комплекса, на краю узкой гравийной дорожки, на двенадцатиметровой металлической раме-звоннице установлен бронзовый колокол. Значение колокола осталось для меня не вполне проясненным.
* * * * *
Сооружением Ата-Бейит двигало лидерство двух людей: первого президента независимого Кыргызстана Аскара Акаева и самого известного киргиза на планете – писателя и дипломата Чингиза Айтматова, отец которого был в числе жертв расстрела в 1938. Мемориал был официально открыт 10 ноября 2000 года. По иронии, стилистически Ата-Бейит сильно напоминает сооружения соцреализма – плоские линии гранитных плит, завершающих невысокие стены вокруг мемориала, кажутся тихим отзвуком неоклассической составляющей архитектуры соцреализма, в то время как скульптурные группы на входе и барельефы под аркой вызывают в памяти вездесущие канонические сцены трудовых будней советского человека. С той, разумеется, разницей, что в отличие от соцреалистического канона, скульптуры изображают не оптимистичных и сильных строителей социалистического будущего. Повседневность, представленная на Ата-Бейит предстает в образах скелетообразных граждан, раздавленных мощью тоталитарного государства.
В нескольких шагах справа от центральной площади мемориала находится могила Айтматова. Черная железная оградка окружает участок размером около 4 квадратных метров. На простом обелиске из черного гранита имя и годы жизни (12.12.1928 – 10.06.2008), над могилой земляной холмик, покрытый венками. Его отец, Торокуль, был выдающимся государственным и партийным деятелем Киргизской ССР. Быстро поднимаясь по служебной лестнице, он был назначен вторым секретарем республиканского комитета КПСС. В 1935 году он вместе с семьей был отправлен в Москву на учебу в Институт красной профессуры, где и проучился до 1937. Чингиз Айтматов помнил, как он смотрел из окна поезда на бегущего за вагонами плачущего отца, когда Чингиз, мать и другие дети были отправлены обратно в Кыргызстан, а отца задержали в Москве. Вспоминая этот эпизод в зрелом возрасте, Айтматов считал, что на тот момент его отец уже знал, что с семьей он больше не увидится.
Айтматов, чьи работы переведены на свыше 170 языков, помог профинансировать перезахоронение жертв Чон-Таша и сооружение мемориального центра. Само название комплекса, Ата-Бейит (кладбище отцов), также идея Айтматова, в контексте его личной истории приобретает дополнительное эмоциональное значение. Прощаться с Айтматовым в центре Бишкека собралось свыше трех тысяч человек, а на церемонию похорон на Ата-Бейит съехались делегаты со всего мира, для доставки которых понадобилось 135 автобусов. Хотя писатель никогда не высказывал желания быть похороненным на мемориале, президент Курманбек Бакиев посчитал это «неизреченной последней волей» Айтматова.
В захоронении Айтматова вместе с жертвами политических репресий есть определенная ирония — ведь своей международной известности он во многом обязан критическому взгляду на советский строй. Не оказалась и сама возможность такого критического отношения погребенной здесь вместе с Айтматовым?
* * * * *
На близлежащем поле видны рабочие, занятые на строительстве нового мемориала – памятника жертвам кровавых событий 7 апреля 2010 года в Бишкеке. Восемьдесят девять молодых демонстрантов были застрелены снайперами правительственной армии на площади перед бишкекским Белым домом, когда массовые демонстрации против режима Бакиева переросли во вторую за пять лет революцию, приведшую к передаче власти временному правительству во главе с Розой Отунбаевой. Большинство погибших в тот день были молодые люди, киргизы по национальности, возрастом не старше двадцати с небольшим (многим не было и двадцати). Под безразличные пули снайперов попали только три представителя других этносов — два корейских журналиста и наблюдавший за происходящим молодой казах. Значительная часть погибших была похоронена на Ата-Бейит. На данный момент их имена выведены черным маркером на картонных табличках, прикрепленных к металлическим прутам и едва возвышаются над высокой пожухшей травой. Однако уже ко второй годовщине их гибели, в начале следующей весны, их смерти будут увековечены новым мемориалом: на искусственном возвышении будет установлена большая трехсторонняя арка традиционной для исламского искусства формы, венчать которую вновь будет перекрестье тундука. В центре мемориала вечный огонь будет гореть, также вокруг композиция будут цветочницы, газон с посадкой голубых и тянь-шанских елей. Эта символика красноречивее всяких слов говорит о назначении мемориала как места памяти мучеников-мусульман, отдавших свои жизни за киргизский народ.
Через три дня после кровавой резни в апреле 2010 свыше 10 000 человек собралось на Ата-Бейит на похороны 16 жертв революции, гробы которых были завернуты в красные полотнища национального флага Кыргызстана. Поразительным образом, церемония стала ареной демонстрации киргизской государственности: солдаты безмолвно стояли на карауле пока звучала запись государственного гимна и пока муллы возносили траурные песнопения на арабском. По замечанию одного наблюдателя, употребление исключительно киргизского языка (за исключением приветствий, продублированных по-русски) на похоронной церемонии на Ата-Бейит резко контрастировало с нарочитым двуязычием большинства официальных церемоний, где два языка чередуются на всем протяжении мероприятия. Выступающие на трибуне обращались к собравшимся на скорбную церемонию либо как к родственникам (туунгадар), либо как братьям по вере (мусульмандар). (Reeves, в печати). Несомненно, подача «апрельских событий» как этнически специфичной, сугубо киргизской трагедии подлила масла в огонь разгоравшейся по всей стране этнической напряженности, взрыв которой в последующие недели и месяцы ознаменовался захватами земельных участков в окрестностях Бишкека и затяжными вспышками насилия между киргизами и узбеками на юге республики, где последние составляют многочисленное этническое меньшинство. В самом проекте нового памятника также прослеживается презюмируемая связь между этничностью и скорбью. Мемориальный комплекс теперь получает новые варианты осмысления — как часть кампании по героизации киргизских мучеников.
Местоположение нового памятника имеет трудно скрываемые коннотации. Захоронение демонстрантов, погибших в апреле 2010 рядом со 137-ю жертвами ноября 1938 говорит о том, что обе эти группы следует воспринимать как жертв одной и той же притесняющей силы. Но какой? Жертвы репрессий 1938 были образованные, убежденные коммунисты, а не безработные подстрекатели из глубинки. Они были выявлены по одному и планомерно уничтожены, а не стали случайной жертвой стрельбы во время массовой акции протеста. Столь же непросто сравнивать Сталина с Бакиевым: в то время как первый был тоталитарным полубогом, правившим Совеским союзом три десятилетия, второй — непопулярным авторитарным правителем, удержавшимся у власти лишь в течение пяти лет. Если растрелянные в 1938 были убиты во имя идеологии, то жертвы апреля 2010 стали расплатой за отчаянное стремление одного человека сохранить власть. Откуда это более чем странное стремление «возвысить» Бакиева до статуса Сталина? Что позволяет связать две эти группы жертв и оправдать их захоронение в непосредственной близости друг от друга? Ответ, пожалуй, заключается в загадочной «киргизской национальной идее», о смерти за которую обеих групп теперь говорит Ата-Бейит: как режим 1938, так и режим 2010 неявным образом угнетали демократический дух киргизского народа. Поэтому не так важно, насколько сопоставимы Сталин и Бакиев, теперь любая попытка критического осмысления советского террора погребена под еще одним слоем идеологии.
Зададимся вопросом, почему жертвы событий, не связанных с советским прошлым, похоронены на Ата-Бейит в то время как мемориал ничего не говорит о сотнях тысяч мужчин, женщин и детей, ставших жертвами советского государства в Средней Азии? Почему Ата-Бейит молчит о крымских татарах, сосланных в регион и погубленных в трудовых лагерях? Почему ничего не говорит о похожих судьбах сосланных сюда поволжских немцев, корейцев, турок-месхетин? О лидерах местных мусульман и многих рядовых мусульманах, ликвидированных ЧК в рамках анти-религиозной кампании в 1920-е годы? О тех, кто умер от голода, сопутствовавшего коллективизации Средней Азии? Или о тех, кто погиб во время ликвидации устанавливающейся советской властью отрядов басмачей? С захоронением погибших при анти-бакиевских протестах на Ата-Бейит, всем этим жертвам было отказано в месте на мемориальном кладбище, поскольку теперь возможность дискуссии с советским прошлым оказалась навсегда закрыта.
Захоронение жертв апрельских событий на мемориальном кладбище Ата-Бейит переменило значение мемориала: то, что было начиналось как дань памяти сталинских репрессий на киргизской земле (как, впрочем, и памяти тех, кто профинансировал строительство комплекса), превратилось в противоречивую демонстрацию киргизской государственности. Такая интерпретация заслоняет тот факт, что под центральным тундуком памятника лежат представители еще двенадцати национальностей – теперь все они зачислены в ряды мучеников-киргизов. Хотя Ата-Бейит и раньше демонстрировал лишь частичное признание преступлений советского режима, но до прошлого года сохранялась возможность продолжения расследования и увековечения памяти остальных жертв. Основным значением мемориала перестало быть примирение с прошлым, ныне в центральной стала идеи конструирования государственности и строительства национально-ориентированного будущего. А в стране, где этнические меньшинства составляют треть населения, такие установки вряд ли могут привести к чему-либо хорошему.
В завершение приведу слова руководителя проекта «Демократия в России» Евгении Лезиной, прозвучавшие в недавнем интервью на Радио Свобода. Лезина говорила о том, что демократизация и историческая память теснейшим образом взаимосвязаны и подлинная демократия не может возникнуть в посттоталитарном обществе без критичного взаимодействия с его историей. Опыт свидетельствует о том, что те общества, где такого взаимодейстивия не происходит, с вероятностью начнут воспроизводить репрессивные тенденции старого режима. В демократических обществах прошлое — каким бы оно ни было — составляет живую часть настоящего, в то время как государства, которые игнорируют, замещают или модифицируют свое прошлое, более подвержены распространению авторитарных идеологий. Что вышесказанное может значить для Кыргызстана? Национальная идентичность современного Кыргызстана во многом строится на представлении страны как молодой демократии, однако если мы так и не увидим искренних попыток понять и принять свое прошлое, это представление вряд ли станет чем-либо кроме фикции.
Перевел с английского Евгений Манжурин
Литература и источники
Вероника Боде. Почему репрессии советского периода не стали культурно-значимым символом в современной России» Radio Svoboda, 27.10.2011, (accessed 30 October 2011)
Broxup, M., ‘Comrade Muslims’, The Wilson Quarterly (1976-), Vol.16, No.3, (Summer 1992).
CA News, В V pamyat o pogibshikh 7 Aprelya v komplekse Ata-Beiit sostoitsya otkritie memorial “память о погибших // 10 November 2011, (accessed 11 November 2011).
Дятленко П.И. Реабилитация репрессированных граждан в Кыргызстане (1954-1999 гг.) , Раndia.ru (accessed 24 October 2011).
Kassymbekova, B., ‘Capital Punishment in Kyrgyzstan: Between the Past, “Other” State Killings and Social Demands’ in Sarat, A., and Boulanger, C., (eds.) The Cultural Lives of Capital Punishment: Comparative Perspectives, (Stanford: Stanford University Press 2005).
Khelimskaya, R., Taina Chon-Tasha, (Bishkek: Ilim, 1994).
Marat, E., ‘Imagined Past, Uncertain Future: The Creation of National Ideologies in Kyrgyzstan and Tajikistan’, Problems of Post-Communism, Vol. 55, No. 1, (2008).
Орлова. Ю. На похороны Айтматова приедут свыше 3 тысяч официальных представителей// (accessed 28 October 2011).RIA Novosti, 14 June 2008,
Reeves, M., ‘We’re with the People: Mourning Violence and Political Community in Kyrgyzstan’s “April Events”’, forthcoming.
Reuters, ‘Kyrgyzstan Buries Dead as U.S. Halts Troop Flights’, Gulf Times, 11 April 2010,(accessed 28 October 2011).
Suny, G., ‘Provisional Stabilities: The Politics of Identities in Post-Soviet Eurasia’ International Security, Vol. 24, No. 3 (Winter 1999-2000).
Tchoroev, T., and Pannier, B., ‘Kyrgyzstan: Chingiz Aitmatov, a Modern Hero Dies’, Radio Free Europe Radio Liberty, 11 June 2008, (accessed 28 October 2011).
Tchoroev, T., ‘Historiography of Post-Soviet Kyrgyzstan’, International Journal of Middle East Studies, Vol. 34, No. 2, (May 2002).
Weekes, T., ‘Stalinism and Nationality’, Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, Vol. 6, No. 3 (Summer 2005).
Williams, B., ‘The Hidden Ethnic Cleasing of Muslims in the Soviet Union: The Exile and Repatriation of the Crimean Tatars’, Journal of Contemporary History, Vol. 37, No. 3 (July 2002).
The Museum at Ata-Beiit.
The National Historical Museum Bishkek.
Источник: Когита
