Владимир Бобровников
Тема моей сегодняшней лекции — «Безбожники рисуют ислам». Речь в ней пойдет об исламе в советской пропаганде, в основном между двумя мировыми войнами. Как безбожники начинали его рисовать, можно представить по картинке, которую я сейчас показываю (рис. 1). Это плакат, выпущенный в 1921 году в Москве большим по тем временам тиражом в 10000 экземпляров для Туркестана, где только что была установлена Советская власть. Он приглашает мусульманок в комсомол. Плакат называется «Я сейчас тоже свободна». Эту надпись арабскими буквами на узбекском языке (Хозер мен де азада) можно видеть на красном знамени, которое гордо держит девушка, сбросившая с себя чадру. Над открытой дверью, куда ее приглашают двое молодых людей, видимо, уже освободившихся раньше ее, написано в той же графике и на том же языке: «Молодежный союз», т.е. комсомол.
Рисунок 1.
Что это за тема такая и как я к ней пришел? Ведь я не искусствовед и не советолог, а востоковед. Мои интересы в науке связаны с вроде бы далекими от этих сюжетов арабскими правовыми текстами мусульман Горного Дагестана. О характере моих занятий вы можете судить, посмотрев на фото, которые я сейчас показываю. В центре вы видите тетрадку, изданную в Дагестане в 1868 году (рис. 2). Она содержит проект устройства сельской общины, выработанный по образцу знаменитой русской крестьянской реформы 1861 года. Интересно, что сначала его перевели и опубликовали на арабском языке, который был на Восточном Кавказе до 1930-х годов чем-то вроде lingua franca для образованных мусульман. По-русски этот проект вышел только через тридцать лет, в 1898 году. Рядом каллиграфическое письмо студентов медресе, тоже из Дагестана XIX века, с просьбой к князю Чавчавадзе о денежном пособии (рис. 3). Оба текста наглядно показывают, что власти империи обращались к своим мусульманским подданным на арабском языке, и те отвечали им на том же. С завоеванием в XIX в. мусульман Кавказа и Средней Азии, священная для них арабская письменность продолжала использоваться как язык власти, язык империи.
Рисунок 2.
Рисунок 3.
Здесь мы подходим к важному методологическому вопросу: что ислам значил в Российской империи и в СССР. Ответ на него зависит от критерия «исламскости», который ученые выбирают, как правило, в зависимости от своей подготовки и интересов. Востоковеды зовут нас выверять ислам по письменным нормативным текстам мусульман, начиная с Корана и предания или сунны, восходящей к пророку Мухаммеду, кончая бесчисленными комментариями к ним. Книжная письменная традиция, связанная с исламом, поистине многообразна и огромна. Только в одном небольшом Дагестане сегодня есть несколько сотен частных и мечетных библиотек с рукописями на арабском языке и в арабской графике. Но кроме письменных текстов, которые не всегда определяют действительность и не всем понятны, есть еще живые люди, мусульмане. Они могут даже иметь тексты дома и не мочь их прочесть, используют их как украшение, например как шамаили — каллиграфические картинки на сюжеты из жизни пророка Мухаммеда и другие благочестивые исламские темы в Поволжье. Людьми и вещами, на которых тоже есть арабские тексты, занимаются этнологи. Они говорят, что именно мусульмане образуют ислам. Кроме того, в исламе важную роль играет миссионерская пропаганда, по-арабски ее называют да‘ва. Она роднит ислам с политикой и властью. Эти четыре компонента — нормативные тексты, вещи, люди и власть — образуют ислам. Они находятся в постоянном взаимодействии.
Всеми четырьмя темами заниматься физически невозможно. Еще Козьма Прутков сказал: «Никто не обнимет необъятного». Я следую этой максиме, но стараюсь не забывать, что кроме моих текстов и людей есть и другие пограничные сюжеты, без которых картина ислама будет ущербной. Есть еще фактор времени. О его значении хорошо говорит одна сделанная мной в Дагестане фотография. В одном горном селении Тлондода на границе с Чечней я видел в 1996 году стену бывшей мечети. На ней видны рисунки на камне со средневековыми петроглифами, символами солнца в виде спиралей и крестов, которые археологи датируют где-то первой половиной второго тысячелетия нашей эры. Тогда ислам в Северном Дагестане еще не утвердился. Горцы исповедовали христианство и языческие культы. Затем, когда в XVI в. сюда пришел ислам, этот рисунок не уничтожили, а вставили ради украшения в стену мечети. В советское время мечеть сначала закрыли, затем сломали, а в 70-е годы на стене построенного из ее камней здания написали красной краской советский лозунг «Слава КПСС!» Не потому что горцы так любили партию, а потому что им не хватало бумаги или материи. Тогда в дни торжеств и праздников надписи на стенах играли роль плакатов, каждый год на 7 ноября и 1 мая их подновляли, подкрашивая, а после распада Союза перестали это делать и когда я видел эту надпись, она почти стерлась. Такой вот любопытный пример наложения разных глобальных эпох на маленьком кусочке стены.
Я поделился с вами впечатлениями из моей архивной и полевой практики на Северном Кавказе, чтобы дать понять значение писаного слова, каллиграфии и рисунка в пропаганде об исламе, а также реакции людей на них и на пропаганду в динамике смены исторических эпох. О том, как это происходило между двумя мировыми войнами на мусульманских окраинах Советской России, в какой-то степени можно судить из советских плакатов для мусульман, к которым я теперь перехожу. Но прежде позвольте поставить вопрос: как и для чего нужно изучать плакаты. Все знают, что лживая советская пропаганда, да и любая пропаганда не соответствует реальной жизни. Еще Солженицын говорил, что противостоять власти в Советском Союзе значило «жить не по лжи». Пропаганда хочет выдать желаемое за действительное, как, например, на советском плакате самого начала «холодной войны», 1940-х годов, который я сейчас показываю (рис. 5). На нем и еще другом плакате 1930-х годов о равноправии наций в СССР (рис. 4) очень много чего нарисовано, а в круглых медальонах изображены члены правительства. Их задача — убедить зрителя, что плакаты верно отображают саму действительность. Для этого здесь так много цифр и даже есть фотографии. Это стиль фотомонтажа, который появился в советских плакатах в годы первой пятилетки 1929–1932 годов. (Отмечу в скобках, что в те же годы фотомонтаж появился и на Западе).
Рисунок 4.
Рисунок 5.
На красно-черном плакате под названием «СССР — социалистическое отечество трудящихся всех наций» (рис. 4) важна цветовая гамма. Эти резкие цвета без переходов и тени создают впечатления разрыва между тем, что было прежде (оно самыми черными красками нарисовано сверху слева), и тем красным счастьем, которое испытывают трудящиеся всех национальностей, в том числе мусульмане в халатах, в Советском Союзе времен коллективизации и культурной революции. Наверху мы видим темный кусок исчезнувшей после 1917 года действительности с какими-то полицейскими рожами и бедными тощими мусульманами, из которых толстая лапа эксплуататора выдавливает все соки. Там написано «Так было». И рядом: «Сравнение лагеря капитализма и лагеря социализма». В лагере капитализма: «Национальная вражда и неравенство, колониальное рабство и шовинизм, национальное угнетение и погромы. Империалистические зверства войны». В лагере социализма — «Взаимное доверие и мир, национальная свобода и равенство, мирное сожительство и братское сотрудничество народов». Т.е. плакат говорит, что это проклятое прошлое еще мешает жить трудящимся за границей, но полностью изжито у нас. Внизу написано: «Полное равноправие всех наций и рас в СССР». Возмущение художника второго плаката несправедливостью капиталистов, по его уверению, закрывающих школы для народа, подчеркивает набор цифр. В 1951–1955 годах в СССР будет построено на 70% больше школ, чем в четвертую пятилетку. А в США еще больше затрат государства, 74% бюджета, идет на военные расходы.
Итак, как же работать с плакатами. Разоблачить ложь официальной пропаганды несложно. Например, в СССР в 1951–1955 годах для мусульман открылась всего одна религиозная школ а– знаменитое медресе Мир-и Араб в Бухаре. В 1971 году был создан еще Исламский институт в Ташкенте. Этими двумя школами до падения Советской власти должны были обходиться верующие, желавшие получить исламское образование легально. Все остальные медресе и большинство мечетей были закрыты к началу Второй мировой войны, их учителя и учащиеся в массе своей отправились поднимать хозяйство в Сибирь и Казахстан. Военным плакатам тоже не всегда можно верить. Возьмем плакаты отступления 1941–1942 годов. На них могучий красный воин с коня крошит черных мелких фрицев. Патриотический плакат Кукрыниксов «Бьемся мы здорово, колем отчаянно — внуки Суворова, дети Чапаева», создан именно в 1941 году, когда «нас» здорово били и отчаянно кололи немцы. Чуть более ранний плакат времен позорной Финской кампании 1939 года, из которой Красная армия вышла сильно помятой, конечно же, изображает, как бравый красноармеец насаживает финнов на штык. Похожие плакаты выходили тогда на советском Востоке. Например, когда фронт дошел до самой Москвы, в Ташкенте напечатали плакат, где изображено наступление советских танков, которые благословляет Максим Горький, выбрасывая вперед, на Запад, руку и свою знаменитую максиму «Если враг не сдается, его уничтожают» (рис. 6).
Рисунок 6.
Стоит ли ограничиваться разоблачением клеветы на действительность и кощунства против религии, которыми полны советские плакаты? Это было бы слишком банально. Значение имеет не только сама действительность, но и изображение ее, пусть даже неверное, в головах людей. Не стоит перенимать у советских плакатов стиль обличения, чуть ли не облаивания прежней действительности. Гораздо важнее (и интереснее) понять принцип конструирования действительности на плакатах. Это открывает глаза на целый ряд тем, связанных с пропагандой, например, на советскую религиозную статистику. Когда сравниваешь данные о закрытых в 1930-е годы мечетях, поражаешься не только колоссальности цифр, которые во много раз превышают данные дореволюционных отчетов, но и разнобою данных из разных районов. Ситуация становится яснее, если вспомнить, что в 1932–1937 годах шла так называемая «безбожная пятилетка», ставившая целью забыть имя Бога на территории СССР к 1 мая 1937 года. Развернулось социалистическое соревнование, кто быстрее закроет больше мечетей и медресе. Поэтому приводимые здесь цифры — это не сама действительность, а агитация.
Помимо того, вдумчивое изучение антирелигиозных плакатов объясняет многое в логике советской пропаганды и выросшего на ее основе политизированного знания о советском исламе в Советском Союзе и на капиталистическом Западе. Пропаганда эта стоилась на бинарных противопоставлениях. Плакаты отличаются от картин тем, что на них нет полутонов, есть лишь черное враждебное несоветское прошлое — и красное или светлое наше. Та же логика работает в советологии времен холодной войны, которая давно кончилась, но все еще определяет подходы к исламу политологов. Во время холодной войны во Франции сложилась целая школа советологов под руководством потомка эмигрантов из России Александра Беннигсена. Он много сделал для собирания и изучения советского ислама, но пользовался исключительно официозными источниками. Других у него не было, да к тому же он не знал восточных языков и просто не смог бы понять того, что писали отдельные образованные советские мусульмане. Хорошо известно, что материалы и образы советской пропаганды времен холодной войны и более раннего времени легко переворачиваются и превращаются в антисоветские. Так и поступил Беннигсен и его последователи, вслед за советской безбожной литературой разделившие ислам в СССР на «официальный», признанный в конце Второй мировой войны в рамках четырех региональных муфтиятов, и антисоветский «параллельный» ислам суфиев и иных нелегалов. Для Беннигсена это антиподы. На практике, однако, они часто были неразделимы: один и тот же человек мог быть и суфием, и работать муллой в зарегистрированной мечети. Даже коммунисты, председатели сельсоветов и колхозов постоянно нарушали законодательство о культах, посещая святые места, совершая молитвы и нелегально проводя обрезание детей. Школы Беннигсена давно нет, но многие повторяют его выводы, подгоняя под них материалы, извлеченные из советских архивов, как это сделал, например, израильский историк Яков Рой, выпустивший в 2000 году толстую книгу об исламе в Советском Союзе. Американский исламовед Девин ДеВиз справедливо критикуе его за то, что Рой не захотел услышать и понять голос советских мусульман, привел много данных, но вписал их в старые советологические схемы.
Как и примитивные политологи, плакаты крайне упрощают действительность. Однако понять их тоже не просто. Нужно сначала изучить их язык, цвета, символы. Тема эта слишком велика для одной лекции, и потому я ограничусь разбором отдельных сюжетных линий в плакатах между двух мировых войн. Мои примеры в основном взяты из советских национальных республик и автономий Средней Азии и Кавказа, а также Москвы, игравшей на протяжении всего советского периода роль идеологического центра антирелигиозной пропаганды.
Начиналось в ней все в годы Гражданской войны не с обличения ислама, а с заигрывания с ним. Ранняя советская пропаганда стремилась убедить мусульман бывших восточных окраин империи в том, что у них с Советским государством общие враги — угнетавший до 1917 года мусульман царизм и продолжающие эксплуатировать их ныне буржуи, кулаки, а за границей еще и наследники Антанты. Целью ее было заставить мусульманина вступить в Красную армию и вместе с русскими красноармейцами бить белогвардейцев и западных интервентов. Вот для примера выдержанный в уже знакомых нам красно-черных тонах плакат Николая Когоута (1891–1951) времен борьбы с Врангелем 1920 года (рис. 7). Он обращен к крымским татарам и потому написан «арабицей» на крымскотатарском языке: «Твои враги обманом и запугиванием хотят послать тебя на войну против меня — твоего брата. Не слушай их. Если ты хочешь мира и свободы, бери винтовку и бей врагов со мной». Рисунок в нижней части плаката показывает, как убедившийся в правильности этих слов мусульманин вонзает штык в брюхо Врангеля.
Рисунок 7.
Подобные агитки, призывавшие добровольцев вступать в армию, в годы гражданской и двух мировых войн рисовали все воюющие стороны. Были такие плакаты и у белых, например, в Добровольческой армии Деникина на Северном Кавказе. Среди белогвардейских плакатов 1919 года мне запомнился один, изображающий горца с шашкой наголо, скачущего по горам над трехцветным дореволюционным знаменем. Подпись под рисунком призывала добровольцев записываться в конный горский мусульманский дивизион, который возглавлял бывший полковник Терского казачьего войска Берладник-Пуковский. Работая в эмигрантских архивах США, я встречал следы командира этого дивизиона уже в Константинополе в начале 1920-х годов. Обратите внимание на язык и арабскую графику. И на деникинском плакате, и в работе Когоута подписи даны на нескольких языках, обязательно на кириллице и арабским шрифтом. Это все билингвы. Враги трудящихся мусульман у Когоута подписаны в кириллице и «арабице»: «Врангель», «буржуй», «Жоффр», «Антанта». Почему даже белогвардейцы, выступавшие под националистическими лозунгами за возвращение единой и неделимой России, не писали свои плакаты на русском? Причина проста. Русский тогда еще не был распространен на мусульманских окраинах страны. Образованные мусульмане могли прочесть плакат в арабской графике, а неграмотным понять его смысл помогала картинка.
Изучение ранней советской пропаганды показывает, насколько ошибочно представление о том, что в России власть и ислам всегда были разведены по разные стороны баррикад. Это не так. В двадцатые годы большевики много сотрудничали с мусульманскими элитами. В том же Дагестане и Кабарде Советская власть была установлена при поддержке джадидов. Джадид по-арабски значит «новый». Это модернистское движение возникло на Ближнем Востоке XIX века. Оно не было очень влиятельным на окраинах России, но сыграло большую роль в советском культурном строительстве. Я уже говорил про переводы законопроектов Российской империи на языки мусульманской духовной элиты. Эта работа была продолжена в раннее советское время. Ограничусь несколькими дагестанскими примерами. В 1925–1927 годах в Темир-Хан-Шуре выходил журнал на арабском языке «Баян-ул-хакаик» — «Разъяснение истин». Его редактировал джадид Абусуфьян Акаев. Вместе с журналистом и учителем медресе Али Каяевым он пытался переводить советские декреты на язык шариата, оправдывая популистские лозунги мира рабочим и земли крестьянам, а также создания общеобразовательной школы как законные с точки зрения ислама. У примкнувших к большевикам улемов были серьезные идейные противники, например, ученый и политик Наджм ад-дин Гоцинский, руководитель знаменитого мятежа 1920 года, коривший Каяева за неграмотность и сравнивший в своих ядовитых стихах популяризатора Каяева с неким бедуином, арабским средневековым Геростратом, который в бесплодных усилиях прославиться нагадил в священной Мекке в колодец Зем-Зем. Но у джадидов были и не менее влиятельные сторонники, в том числе знаменитые дагестанские суфии Сайпулла-кади, его ученик Хасан Кахибский и Али-Хаджи Акушинский, поддержавшие безбожников против примкнувших к Гоцинскому сторонников царизма. (В скобках отмечу, что сочинения представителей обеих партий мусульманской элиты еще ждут своего исследования).
Мусульманская элита, о которой я рассказываю, создавала идеологию, говоря языком современной науки, советский шариатский дискурс. Плакаты же в основном рисовали не мусульмане. Одним из наиболее известных карикатуристов, работавших в этой области, был Дмитрий Моор (1883–1946), автор знаменитого плаката «А ты записался добровольцем?» с красногвардейцем, указывающим пальцем на зрителя, куда бы вы ни повернули. Это известный оптический прием. Не думайте, что этот плакатист был немцем. Это русский, и его настоящая фамилия Орлов. Псевдоним Моор он взял себе в честь героя «Разбойников» Шиллера, непочтительного сына и бунтаря Карла Моора, которого некоторые, быть может, знают по ссылке из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Моор начинал рисовать в выходивших между двух русских революций сатирических журналах «Будильник» и «Утро России». Его учениками были знаменитые Кукрыниксы. Не менее известны плакатисты Михаил Черемных (1890–1962) и работавший в основном в жанре киноплаката для Советского Востока Михаил Длугач (1893–1988). В число художников, обратившихся после революции к карикатуре и плакату, были и мусульмане, особенно в 1930-е годы, когда советская пропаганда приобрела настоящий массовый характер и не могла обходиться только московскими и ленинградскими кадрами. Среди них были и отдельные мастера живописи и каллиграфии, такие как дагестанский художник Халил-Бек Мусаясул, еще в 1917 году нарисовавший избрание Гоцинского имамом Северного Кавказа, выполнявший отдельные плакаты на заказ, а впоследствии эмигрировавший и скончавшийся уже после Второй мировой войны в США. Назову еще два имени — татарского художника Баки Урманче (1897–1990) и русского Александра Николаева (1897–1957). Последний прижился в Туркестане, принял ислам и подписывал свои картины Усто Мумин, что означает «Правоверный Мастер». Оба больше прославились в живописи (а Урманче еще в каллиграфии и скульптуре), но нарисовали на своем веку и много плакатов.
Государственная индустрия визуальной пропаганды, постепенно сложившаяся в Советском Союзе, включала не только идеологов и художников, но еще цензоров и издателей-заказчиков. Последние роли взяли на себя партия и государство, порой выступавшие под личиной общественных организаций, финансировавшихся, однако, из казны. О том, кто заказывал и распространял плакаты, написано на них самих. Обычно это набиралось мелким шрифтом внизу или вверху над рамкой рисунка вместе с именем автора и тиражом. Первые плакаты, о которых я рассказывал, выпущены при Красной армии (например, Когоута во время кампании против Врангеля 1920 году), а также знаменитыми «Окнами РОСТа» и «Окнами сатиры РОСТа» Сейчас значение этой аббревиатуры забыто. Это «Российское телеграфное агентство». Создателями объединения карикатуристов и плакатистов РОСТа были уже упоминавшиеся мной Черемных, Моор и поэт Советской власти Владимир Маяковский. Это показывает, что плакат был разновидностью СМИ. Преемником РОСТа стал ТАСС, выпустивший тысячи плакатов в годы Отечественной войны (1941–1945). Эти организации трудились больше на ниве советской внешней политики и борьбы с капиталистическим окружением страны.
Против внутренних врагов, включая религию, боролись другие организации, прежде всего — Союз воинствующих безбожников (СВБ). Это была очень любопытная организация, действовавшая с 1925 до 1947 года. В 1947 году, когда обстановка в стране и мире радикально изменилась, его заменило общество «Знание», существующее в России и сейчас. Целью обоих обществ была координация усилий лояльной творческой интеллигенции и власти. Только в «Знании» сотрудничали в основном ученые, а в СВБ — научные атеисты, ученые, журналисты и плакатисты. Бессменным председателем Союза был видный партийный и советский деятель Емельян Ярославский. Строительство нового социалистического общества СВБ связывал с уничтожением не только эксплуататорских классов, но и всех видов религии. Это кратко и исчерпывающе выражено в лозунге общества «Борьба против религии есть борьба за коммунизм». Союз выпускал массу антирелигиозных брошюр, газет и журналов. Наиболее известными и массовыми из них были «Безбожник» и «Безбожник у станка». Художественным редактором обоих в 1923–1928 годах был Дмитрий Моор. На обложке одного из номеров «Безбожника у станка» он нарисовал покосившиеся культовые здания самых разных конфессий и пришедший в ужас от этого пирующий на небесах совет разных богов, в котором заседают Христос, Иегова и Аллах в окружении рогатых и козлоногих богов язычников.
Главной мишенью Союза воинствующих безбожников было православие, которое исповедовала основная масса населения страны. К борьбе с исламом он приступил лишь с началом кампаний по индустриализации, коллективизации и культурной революции. Менялся характер советского режима, нарастала его репрессивная сущность. Кроме служителей культа и верующих, против которых боролись безбожники в плакатах, маховик репрессий захватил и раздавил многих исполнителей антирелигиозной кампании. Некоторые художники вынуждены были обратиться к плакату, подвергшись репрессиям. Можно вспомнить судьбу татарского каллиграфа и художника Баки Урманче, в 1929–1933 годах прошедшего через один из первых советских лагерей на Соловках. С этого времени он надолго обращается к официозным темам социалистического строительства, работая в 1937–1941 годах над оформлением павильонов республик советского мусульманского Востока на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, а позднее в Алма-Ате и Средней Азии. К жанру шамаиля Урманче вернулся только после сталинских репрессий и восстановления в правах. Резко меняются тематика, жанры и стилистика других мастеров. Показателен пример Усто Мумина, переходящего от портретов мусульман Туркестана (рис. 8) к плакатам, хотя и сохраняющим его своеобразный стиль, но официозным по иконографии многонациональной семьи советских народов и ведущего ее к коммунистическим высям вождя. О такой смене ориентиров говорит его первомайский плакат 1936 года, украшенный известным сталинским лозунгом «Жить стало лучше, жить стало веселее!» (рис. 9). В послевоенные годы он вновь изображает ислам вопреки установкам безбожников, например, в изображении зикра 1949 года (рис. 10). Но этот рисунок представляет уже ностальгическую этнографическую картинку старого быта.
Рисунок 8.
Рисунок 9.
Рисунок 10.
Вместе с изменением политического режима меняется тематика и образность пропаганды на советском Востоке. Одной из ранних и устойчивых тем советской пропаганды было братство в труде и борьбе за советскую власть и шариат. В 1920-е годы она еще вписывалась в характерные понятия исламской риторики, такие как «братство» в вере и «борьба» за веру или джихад. Эти темы были понятны и близки джадидам, обеспечивавшим идеологическое обоснование ранней советской пропаганды с точки зрения ислама. Для улемов в этой теме была важна ее связь с воображаемой исламской географией. Последняя построена на близких и большевикам бинарных оппозициях. Мир делится надвое. Во-первых, это дар ал-ислам — область, в которой мусульмане живут по законам шариата под властью и охраной мусульманских правителей. Ему противостоит «область войны» между мусульманами и неверными других конфессий. Из тактических соображений правоверным разрешено заключать перемирие с врагами, в результате чего образуется буферная между двумя враждебными лагерями «область перемирия» (дар ас-сулх). Но такие договоры носят временный характер и в любую минуту могут быть нарушены. Эта традиционная исламская космогония приобрела особую актуальность на Кавказе и в Средней Азии после русского завоевания XIX века. Мусульманские улемы спорили, что делать согласно требованиям шариата. Следует ли покинуть родину и эмигрировать в одну из мусульманских стран, например, в Османскую империю, или можно жить по законам шариата и оставаться мусульманином под властью русских. Перевес оказался за последней партией, но с началом Гражданской войны эти споры вновь возобновились. Вставшие на сторону большевиков джадиды и суфии склонялись к тому, что после освобождения от царизма на мусульманских окраинах России воцарился шариат. Область войны автоматически сместилась за границу. В этом взгляды идеологов просоветски настроенных улемов и большевиков временно совпали.
Воплощение советского видения послереволюционного мира можно видеть в выпущенном в 1919 году Моором плакате, призывающем мусульман записываться на кавалерийские курсы во ВСЕОБУЧ (рис. 11). Эта организация ведала до введения в 1923 году всеобщей воинской повинности подготовкой добровольцев к несению службы в Красной армии. На плакате изображен скачущий на белом коне всадник в папахе под красной звездой и обнаженным кинжалом несколько театрального вида. Вдали видна группа всадников в халатах на фоне пустыни и палатки. В этой картине заметно немалое влияние образов мусульманской экзотики в духе ориентализма XIX в. Это впечатление еще усиливает длинная подпись на русском и татарском языках, в кириллице и арабской графике: «Товарищи мусульмане, под зеленым знаменем Пророка шли вы завоевывать ваши степи и аулы. Враги народа отняли у вас родные поля. Ныне под красным знаменем Рабоче-Крестьянской революции, под звездой армии всех угнетенных и трудящихся собирайтесь с востока и запада, с севера и юга. В седла, товарищи! Все в полки ВСЕОБУЧ». В той же стилистике построен плакат, созданный Мором в 1920 году для Кавказского края, только что перешедшего под контроль красных (рис. 12). На нем изображены гарцующие на конях горцы в бурках, протягивающие под красными знаменами руки к их брату красноармейцу, который указует им путь в коммунистические выси над снегами Эльбруса. Подпись под плакатом гласит: «Народы Кавказа! Царские генералы, помещики и капиталисты огнем и мечом душили нашу свободу и продавали вашу страну иноземным банкирам. Красная Армия Советской России победила ваших врагов; она принесла вам освобождение от кабалы и богачей. Да здравствует Советский Кавказ!» Обратите внимание, что слева этот текст написан на русском, а справа еще на четырех языках — армянском, грузинском, азербайджанском и татарском (на двух последних в арабской графике).
Рисунок 11.
Рисунок 12.
С началом социалистических преобразований тему братства заслоняют другие. Важнейшими из них являются: освобожденная женщина-мусульманка советского Востока, колхозы и новая светская школа. Для их характеристики я хотел бы воспользоваться карикатурами из изданий Союза воинствующих безбожников 1930-х годов. Конечно, это особый жанр пропаганды, который ни в коем случае не следует смешивать с плакатами, но во многом их иконография и стилистика смыкаются. О том, как рисовали эту тему плакатисты Москвы для Средней Азии, я уже говорил в начале лекции на примере плаката неизвестного художника «Я сейчас тоже свободна». Для Кавказа эта тема связывалась с освобождением от обычаев-адатов горянки. Посмотрим на рисунок Николая Когоута в одном из номеров «Безбожника у станка» за 1923 год (рис. 13). На нем изображена великанша-горянка в традиционном платье. Вооружившись не менее огромной метлой, она с гордой улыбкой выметает с горы в родном ауле всякую мелкую нечисть. В пропасть вверх тормашками летят развалившаяся под ударом метлы мечеть с минаретом, мулла с Кораном и тезка пророка Мухаммеда в белой чалме, на которой написано его имя Магомед. В бессильной ярости на нее замахивается кинжалом старик-эксплуататор, который, верно, тоже скоро полетит в пропасть. На склонах соседних гор ее приветствуют сестры-горянки из других национальных автономий, вплоть до Кабарды или Адыгеи на западе, которую можно признать по традиционному высокому головному убору золотого цвета. Карикатура называется «Чистота — залог здоровья». Под ней помещены стишки:
С горки под горку
Начала уборку
Под метелку
Мету светелку.
Рисунок 13.
Понятия этого антирелигиозного четверостишия взяты из обихода русской дореволюционной деревни (светелка и проч.), но вставлены они в трафаретные европейские образы мусульманского Востока, в котором женщины изнемогают под гнетом обычаев и властью бесстыдно эксплуатирующих их мужчин. При этом, как и на плакате 1921 года, признаком освобожденной женщины у Когоута служит открытое лицо, а изредка — непокрытая голова. Чтобы понять значение этих символических деталей традиционной одежды, следует вспомнить, что именно в это время в Дагестане начиналась кампания «Долой чухту! Дадим горянке пальто!» Чухтой здесь называли традиционный высокий женский головной убор, закрывавший волосы, но оставлявший лицо открытым. Он сохранялся в быту горянок до 1930-х — 1940-х годов, а потом отошел в область этнографических преданий. Отмечу, что на рисунке Когоута ни одна горянка уже не носит чухты, а главная героиня с метлой, хотя и покрывает голову, носит красный платок, по покрою напоминающий одежду городских работниц того времени. На плакате для Туркестана 1921 года только мать девушки, безуспешно пытающаяся привлечь ее внимание к мечети с минаретом на заднем плане картинки, нарисована с покрытой головой, но также с открытым лицом. Вспомним, что чуть позднее в Средней Азии и Азербайджане развернулась кампания, получившая название «наступление», худжум. На центральных площадях городов и сел мусульманки торжественно сжигали паранджу (правда, после этого многим из них очень несладко пришлось в своих семьях). В конце 20-х годов между республиками устраивалось настоящее соцсоревнование по числу раскрепощенных женщин, и счет шел на миллионы. В Азербайджане под таким именем выходил ценный журнал. Эти мотивы отразил плакат.
Плакаты и карикатуры на женскую тему позволяют поднять вопрос об истоках и оригинальности пропаганды, обращенной к мусульманам советского Востока. Многие из них копируют аналогичные пропагандистские листки, выпускавшиеся в РСФСР на русском языке для русских. Хорошим примером такого транслирования образов служит плакат неизвестного художника «Грамота — путь к коммунизму», выпущенный в Москве в 1920 году тиражом в 50000 экземпляров. Он изображает юношу с факелом, летящего с открытой книгой на крылатом огненно красном коне. На книге выписан стандартный советский лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (рис. 14). Точно такой же плакат, с лозунгом, написанном по-русски, но с названием на азербайджанском языке в арабской графике, появился в том же году в Баку (рис. 15). Был еще такой же точно плакат на идише. Заимствования отдельных образов несложно обнаружить и в разобранных выше плакатах и карикатурах. Так, образ горянки с метлой, несомненно, взят Когоутом с хорошо известного плаката Владимира Дени «Тов. Ленин очищает землю от нечисти». Его прототип был напечатан в Казани в 1920 году. Плакат Дени рассчитан на русскую православную действительность: здесь нет мечети; место муллы с Кораном и старика с кинжалом занимают валящиеся под ударами метлы в тартарары цари в мантиях, буржуй с огромным денежным мешком и толстый поп в рясе. Но стилистика всей картины идентична. Представители старого мира на обоих плакатах — букашки. Это мусор и паразиты, вздувшиеся от крови трудового народа, которую они высосали при царском режиме. Но в символике были, конечно, и местные аналоги. Тема метлы проходила в беллетристике и в стихах. Например, отец Расула Гамзатова народный поэт Дагестана Гамзат Цадаса посвятил критике религиозных пережитков у горцев сборник стихов на аварском языке «Метла адатов».
Рисунок 14.
Рисунок 15.
В стиле изображений 1920-х годов можно видеть разные дореволюционные художественные влияния эпохи Серебряного века. Через десятилетие многообразие кончилось. Иконография образов приняла однообразные и обязательные формы социалистического реализма, ко времени Отечественной войны испытавшего влияние имперского патриотического стиля. В период торжества сталинского единомыслия такая унификация была неизбежна. Но у авторов 20-х годов можно видеть влияния более ранних эпох. Это неудивительно. Ведь многие плакатисты начинали в журналистике предреволюционного десятилетия. Чтобы прокормиться в голодные годы военного коммунизма и начала НЭПа, немало художников подрабатывали на плакатах. В 1920-е годы в советском плакате сосуществовало множество самых различных стилей, из которых на плакаты мусульманского Востока определенное влияние оказали традиции народного лубка и татарского шамаиля, модерн, чуть позднее конструктивизм. В Азербайджане роль «Безбожника у станка» в 1922–1931 годах выполнял журнал «Мола Насреддин». Это известное сатирическое издание еще в 1906 году было создано в Баку Мамед-Кули-Задэ, взявшим себе этот псевдоним в честь популярного героя мусульманских анекдотов. К 1914 году цензурные преследования заставили его закрыть журнал, возобновленный в 20-е годы.
Создатели советского антиисламского плаката не только следовали, но и отталкивались от стилистики и этики дореволюционной эпохи. Сравним для примера плакат 1921 года и один шамаиль о долге перед родителями, напечатанный в Казани в 1910 году (рис. 16). По стилю в обоих, особенно в виньетках шамаиля, заметно влияние модерна с его любовью к изогнутым линиям. Но тему взаимоотношения отцов и детей они решали по разному. Казанский шамаиль со ссылкой на коранический аят требует, чтобы дети, даже когда их родители его состарились и не могут приносить пользы, относились к ним с уважением и не говорили им: «Тьфу». Это крупными буквами написано в центре рисунка. Плакат для Туркестана наоборот отрицает необходимость слушаться несоответствующих эпохе советов родителей. Здесь решившая вступить в комсомол девушка отвернулась и не слушает родителей и муллу, которые зовут ее назад, в мечеть. Я хочу обратить ваше внимание еще на один важный факт. Это большое внимание к писаному слову — и в дореволюционном каллиграфически выписанном шамаиле, и в советском плакате. Специалисты по шамаилям знают, что эти тексты, которые образовывали в нем сам рисунок, в большинстве своем были стихами. Стихи играли огромную роль в предреволюционной исламской культуре разных восточных окраин России. Так вот, советские антирелигиозные плакаты тоже щедро уснащены стихами. Но это был уже новый антирелигиозный стих в жанре нарочито простой, бесстыдной частушки, имевшей целью оскорбить и смешать с грязью верующего.
Рисунок 16.
Резкий перелом в отношении к исламу в СССР начался при коллективизации. С этого времени основной удар пропаганды направлен не на внешних врагов, изгнанных из России в Гражданскую войну, а на врагов внутренних, мешающих строить новую жизнь и всячески вредящих советскому государству и обществу. Они были персонифицированы в образе сконструированных советской пропагандой «кулаков и духовенства». Муллы и шейхи рисуются дармоедами, которые обирают трудящихся крестьян. Переход к сплошной коллективизации послужил сигналом для уничтожения их «как класса». Религия как пережиток старого мира также подлежала уничтожению. Именно в это время, на рубеже 20-х — 30-х годов появляется серия кровожадных, чтобы не сказать людоедских плакатов, изображающих, как трактор социального прогресса давит их, словно сельскохозяйственных вредителей. Один такой плакат создан в Узбекистане (рис. 17). На нем мы видим большой красный трактор «5-летка», который ведет рабочий парнишка в тюбетейке и полосатом халате. Кулаки засовывают ему палки в колеса, но не могут остановить хода машины, которая вот-вот настигнет и раздавит бегущих от нее муллу с Кораном и вредителя с мотыгой. Плакат носит длинное название на русском и узбекском языках: «Ни молитвами, ни террором, ни клеветой не остановить выполнения пятилетки. Выполним пятилетку в 4 года!» Источником этого и других изображений трактора прогресса был плакат учеников Моора Кукрыниксов того же 1930 года «Уничтожим кулаков как класс». Он изображает большой тяжелый трактор, утюжащий обобществленную землю колхозов, попутно стирая с земли, как сорняки, шмыгающих под его колесами кулаков, попов и покосившиеся церкви. На красном поле вспаханной земли растет крупное социалистическое производство и трубы заводов.
Рисунок 17.
Все это происходило накануне «безбожной пятилетки» 1932–1937 годов, о которой уже шла речь выше. Это действительно важный переломный период, когда с физическим уничтожением сотрудничавших прежде с большевиками джадидов советская пропаганда окончательно уходит от исламской риторики, собственно языка ислама, навязывая ему совершенно чуждые образы и реалии. Для борцов с религией этого периода различия между православием и исламом, особенности разных форм ислама были уже не важны. Все это были враги, подлежащие скорейшему изобличению и уничтожению. А отличались они для работников атеистического фронта, по образному выражению товарища Сталина, как «синий черт от желтого». Ни того, ни другого они не признавали и пытались поразить насмерть. В это время появляется немало совершенно людоедских плакатов и карикатур, в которых между «попами» и «муллами с шейхами» нет особой разницы. На одной такой картинке из «Безбожника у станка» известный художник Дейнека изобразил паровоз, перед которым бежит поп, символизирующий Иегову. Идея карикатуры заключается в том, что Бог и поп неизбежно погибнут под колесами локомотива истории. К метле и трактору как богоборческим антирелигозным символам добавляется паровоз. Сам путь движения Советской России к коммунизму изображался как паровоз или как соревнование капиталистического и социалистического локомотивов.
В этой череде образов представляет интерес манипулирование идеологами антирелигиозной пропаганды понятием «мусульманское духовенство». Мимо него обычно проходят без внимания, что совершенно неправильно. Понятие это искусственное, так же как и термин «кулак». Тема мусульманского духовенства заслуживает отельного разговора, но я на ней специально останавливаться не буду. Скажу только, что в принципе нигде в ислама нет и не может быть ни церкви, ни духовенства. Эти термины взяты из словаря православной церкви и вошли в язык или дискурс власти об исламе еще в Российской империи XVIII–XIX веков применительно к лояльной и легализованной ей в рамках региональных муфтиятов части мусульманской духовной элиты. Она была поставлена на службу империи и получила несколько привилегированный статус по сравнению с остальной податной частью ее мусульманских подданных. После падения старого режима этот термин распространяется на всю ее, включая и тех улемов и суфиев, которые при царском режиме духовенством не признавались. Все они оказались под прицелом антирелигиозной пропаганды, и многие погибли жертвами массовых репрессий в СССР. К середине 1940-х годов религиозная политика государства вновь резко меняется. В конце войны Сталин пошел на признание Русской православной церкви и других конфессий, включая ислам. Для последнего были созданы новые региональные муфтияты под государственным контролем. Об этом я уже писал не раз и отсылаю интересующихся к своей главе в новой «Кембриджской истории России» 2006 года.
Последний удар по исламу советское государство нанесло, когда сплошная коллективизация шла полным ходом. В два-три приема оно лишило мусульман освященного многовековой религиозной традицией языка и алфавита. Кстати, арабская графика ранних плакатов отличалась от языка, который использовали прежде. Она прошла орфографическую реформу джадидов, которая была еще более резкой, чем реформа, проведенная с русским языком после 1917 года. В конце 20-х годов арабский алфавит был повсеместно запрещен. Для народов, привыкших писать на нем, были срочно изобретены унифицированные национальные алфавиты на основе латинской графики. Во второй половине 30-х годов подобный переход произошел уже с латиницы на кириллицу. О значении этого перехода для антирелигиозной пропаганды можно судить из одного плаката М. Герасимова «Новый узбекский алфавит» про культурную революцию в колхозах (рис. 18). Здесь мы видим уже знакомый нам въезжающий в небо трактор прогресса, за которым маячит здания новой общеобразовательной школы, колхозов и трубы фабрик. Группа коренастых рабочих в зеленых комбинезонах решительно выставляет в центр плаката новый латинский узбекский алфавит. Один из них держит в руках газету с именем Ленина, набранную уже латинским шрифтом. А внизу огромный ковш экскаватора убирает всяческий мусор, к которому здесь отнесены медресе и мечети, муллы, джадиды и учителя старой мусульманской школы — и прежде всего арабские буквы, которые изображены очень неприятно. Они какие-то больные, кривые и валятся вниз вместе с кулаками и муллами. За одну такую букву «айн» хватается недобитый интеллигент-джадид в галстуке, но и он оказывается в ковше экскаватора. Тут же нарисована сценка из жизни старой школы: учитель бьет линейкой студента.
Рисунок 18.
Плакаты и карикатуры на тему противопоставления старой религиозной и новой, советской и светской, школ оставались в центре внимания пропаганды до начала Отечественной войны. Их можно видеть на страницах «Молы Насреддина». Она из его карикатур изображает «Мусульманскую религиозную школу, где мулла калечил ребят» (рис. 19). Небритый мужчина в пиджаке и очках с укором обращается к мулле в халате и чалме, показывая на кучу учеников на полу медресе в убогой и темной комнате и как бы спрашивая: «Ну чему тут можно научить?» Такие же картинки с противопоставлением старого и нового, религиозного и научного знания рисовали и про другие религии, например, про иудейские хедеры. В школьных музеях того времени обязательно присутствовал показательный уголок старый школы со всеми его атрибутами и символами, от приборов для письма до розог. Описания экспонатов таких музеев сохранились в архиве Российского этнографического музея в Петербурге. Пропаганда против старой школы шла уже на одном языке — национальном или русском, вернувшем к этому времени статус главного официального языка страны. Давайте вспомним плакаты, которые я вам показывал. Первые из них были на двух, а то и на нескольких языках. Эпоха Гражданской войны и раннего советского строительства была временем лингвистического плюрализма. Главным для пропаганды на советском Востоке было донести до мусульман лозунги Советской власти. В 30-е годы тот, кто открыто не понимал языка советских плакатов, автоматически переходил в категорию врагов. Его было положено уже не убеждать, а уничтожать. Поэтому, хотя русско-национальные билингвы остаются в ходу, их число резко сокращается. Большинство плакатов выходит уже на одном языке. Писать арабской графикой стало знаком борьбы с Советской властью.
Рисунок 19.
Известная книга 2001 года Шошаны Келлер про советские гонения на ислам между двумя мировыми войнами в Средней Азии носит символическое название «В Москву, не в Мекку!» Этот поворот можно видеть и в выпущенных для мусульман Кавказа и Средней Азии плакатах, на заднем плане которых назойливо маячит символика красной Москвы. Бога и пророка из символа веры ислама пропаганда пытается заменить одним земным вождем. Мухаммада как образец для подражания на земле и Аллаха на небесах заменяет мудрый кормчий Сталин. Эти образы можно видеть уже на плакатах в латинской графике, например, на работе Е. Барановского «Ленин умер, но жив ленинизм, 1924–1935», изданной в Ташкенте тиражом в 41000 экземпляров (рис. 20). Мимо мавзолея на фоне труб красных заводов проплывают колонны демонстрантов с красными знаменами. В первых рядах их заметны полосатые халаты, чалмы и папахи кавказцев и среднеазиатов, стилизованные под выработанные официальной пропагандой с участием ученых образы узбеков, таджиков и иных представителей семьи советских народов. Их ведет стоящий у руля Сталин в зеленой шинели без погон (генеральские эполеты появятся у него уже после войны) и простой военной фуражке. В этой картине исламу просто нет места. Конфессиональное уступило место национальному. Эту мысль пыталась донести до зрителя пропаганда.
Рисунок 20.
Пропаганда отразила смену ориентиров и полное исчезновение ислама из публичной сферы на советском Востоке. Уже в последние годы существования советского режима, где-то в 1986 году, появилась крылатая фраза «в СССР секса нет!». В том же смысле в стране не было и религии, изгнанной в 30-е годы из общественной сферы. Уже при Брежневе советская пропаганда застойного времени, обращенная за границу, настойчиво убеждает западного зрителя и слушателя об отсутствии в СССР каких-либо преследований по религиозным мотивам. Пусть тот, в силу установок противной антисоветской пропаганды, этому ничуть не верил, такова была официальная установка. Она провозглашала ислам и другие конфессии в Советском Союзе религией стариков. По этой причине на фотографиях ТАСС, посвященных разным республикам советского Востока и предназначенных для заграницы, по временам появляются старики «кавказской или среднеазиатской национальности», читающие Коран; муэдзин, поющий призыв на молитву (азан). Все это, конечно, фикция. Были в СССР, скажем, нелегальные коранические классы на дому, которые посещали исключительно молодые люди. В Дагестане мне рассказывали об таких подпольных школах. Одну из них посещали подростки из школы-интерната в соседнем райцентре, приходившие к местному ученому арабисту тайком и по ночам. Остались в СССР и обрезание, и посещения святых мест. Среди паломников было особенно много женщин, в том числе молодых. Они пытались найти здесь исцеление от болезней, в том числе и от бесплодия.
Что же в свете этих данных можно сказать об эффективности советской пропаганды? Пропали ли все ее усилия оторвать мусульман от ислама втуне? Означает ли это, что советская пропаганда так и не сумела затронуть их? Я так не думаю. Конечно, заведомо неисполнимые цели «безбожной пятилетки» не были достигнуты. Но все же многое в религиозном сознании и практиках советских мусульман изменилось. Книжный ислам сохранился в частной сфере, но число образованных мусульман сократилось. В 60–80-е годы отдельные улемы и суфии учат новые поколения и пишут ученые трактаты на арабском и других восточных языках, освященных исламской традицией. Свидетельство тому — переписанные от руки списки их сочинений в Средней Азии и на Северном Кавказе. Однако в общественной и культурной жизни русский и национальные языки вытеснили арабский и персидский. Даже религиозно-правовые заключения муфтиятов по вопросам шариата, фетвы, выпускались в Ташкенте на узбекском, а в Махачкале — на русском языках. Происходит сложное переплетение советских и исламских правил. Многие фетвы начинались зачином «Во исполнение решение такого-то пленума КПСС, после чего шло традиционное арабское «Бисми-Ллахи-р-Рахмани-р-Рахим!» Прошлое и настоящее мусульманского Востока, которого никто из советских мусульман не видел, становится своеобразной экзотикой. Никто из послевоенных поколений не имел понятия о врагах Советской власти довоенного периода, превратившихся в экзотические образы басмачей из кино, вроде «Белого солнца пустыни» (1970), одной из лучших лент такого рода, своего рода советского «вестерна» (рис. 21). Эта экзотика определяла многое в официальном восприятии зарубежного ислама времен его пробуждения после Иранской исламской революции 1978 года и войны в Афганистане. Чего стоит хотя бы образ душмана из советского плаката 1986 года «Грязная работа ЦРУ в Афганистане» (рис. 22).
Рисунок 21.
Рисунок 22.
Но эти сюжеты и весь послевоенный период выходит за пределы моей темы. Завершая лекцию, я хочу отметить, что тема антирелигиозной пропаганды выходит на тему цензуры и этики — как этики исследования, так и этики вовлеченных в процесс людей. Конечно, официальная борьба с религией в СССР и эпатажная деятельность индивидуальных художников-атеистов по своему характеру различны. Но помню, что один из тех, кто громил выставку «Осторожно — религия» в Сахаровском центре в 2003 году, в интервью, помещенном в Интернете, говорил: «Как мы низко пали! В советское время такое было бы невозможно, потому что власть строго следила за нравственностью». Конечно, человек не имел никакого представления о том, как могли рисовать религию и оскорблять чувства верующих советские плакатисты, о которых я только что рассказывал. При этом проведение выставки «Осторожно — религия» само по себе говорит о сохраняющемся влиянии на общество советской антирелигиозной пропаганды, которое чувствуется даже по прошествии нескольких поколений. На эти размышления подвигли меня советские плакаты и карикатура.
Источник: Полит.ру
