Немономиф, 1, 2018
Как вы определяете свою область/сферу исследования? Это — регионоведение, антропология или политология?
В большей степени, я рассматриваю себя как специалиста по регионоведению, и в первую очередь, как специалиста по изучению России и Центральной Азии.
И все-таки, причастность к дисциплине играет ключевую роль в объяснении моей исследовательской сферы. Я параллельно изучала историю и политологию.
Я думаю, что крайне важно понимать исторический опыт современного общества. Что касается методики, то я рассматриваю себя в качестве междисциплинарного исследователя, который комбинирует антропологию, культурные исследования и интеллектуальную историю, для того чтобы понимать современную политику.
Есть ли какие-нибудь различия между пост-колониальными обществами? В этом контексте, какие отличия существуют у стран Центральной Азии?
Я не уверена в том, что центральноазиатские общества должны быть классифицированы как постколониальные, потому что это бы толковало Советский Союз как империю, с колониальным центром в России, и колониальными перифериями – республиками. Советский Союз был более неоднозначной системой, которая давала намного больше прав и равенства для своих граждан, нежели чем «традиционные колонии» в отношении колонизируемых. С учетом некоторых исключений, в частности стран Балтики, большинство советского населения видели страну как свою собственную, не как продукт колониального доминирования.
Безусловно, для центральноазиатских стран, некоторые вопросы, к примеру, такие как язык или переписывание истории, вероятно видятся как продукт «колониального» доминирования, но во многих других аспектах, советский и коммунистический опыт был основан на иных ценностях и общественных механизмах, нежели чем колониальная модель.
Таким образом, постколониальные исследования предлагают интересные исследовательские направления и подходы, и помогают ре-концептуализировать наше восприятие многих современных проблем и вопросов, с которыми мы сейчас сталкиваемся. Это дает нам возможность децентрализовать общепринятые Западно-центричные мировосприятия, и исследовать до этих пор не изученные феномены, такие как взаимодействия, взаимные игры, зеркальные игры, взаимные обмены, культурные трансферы, реинтерпретации, и т.д.
Скажите пожалуйста, какова специфика памяти в центральноазиатских странах/обществах?
Особенность памяти/ вспоминания (remembering) в Центральной Азии заключается в том, что обычная поколенческая (трансмиссия) передача культуры была разрушена в 20-м веке: представители элиты во время царского режима были ликвидированы или высланы, новая элита, которая появилась в 1920-е годы была уничтожена сталинскими чистками, затем война убила миллионы людей и разрушила социальную структуру.
Кочевые общества Центральной Азии были сильно трансформированы, особенно в Казахстане. Где одна треть населения погибла, другая треть бежала от насильственной политики перехода к оседлости и коллективизации. Это говорит о том, что «новая» казахская нация, которая появилась в 1940-1950-е годы была основана на только одной трети коренного населения. Только во второй половине века функционировала обычная поколенческая трансмиссия, но почти полвека она была частично – не полностью – потеряна.
Затем, 1990-е продолжили «потерю» памяти: миллионы людей покинули регион, особенно этнические меньшинства с более высоким уровнем навыков и знаний, миллионы людей поменяли сферу деятельности, советскую сферу общественных услуг на частный сектор. А в некоторых странах, как Туркменистан и Узбекистан, заменили алфавит, частично уничтожили национальную литературу советских времен, что также создало новые пробелы в трансмиссии знаний.
Вы упоминали о том, что недостаточно исследований проведено в сфере медиа (аудитория медиа) или культурных исследований, недостаточно различных дискурс и нарративных анализов. Как вы считаете, ЦА имеет компетенцию для того чтобы проводить исследования в этих сферах ? Как эти исследования должны быть проведены, представлены? А также как эти исследования могли бы помочь в исследовании памяти?
Да, это очень удивляет, что в Центральной Азии почти не было исследований о телевидении, тогда как это главное культурное медиа, которое смотрят почти все, и которое очень глубоко формирует ежедневные взгляды и поведение людей. Это может быть обосновано тем фактом, что исследования в Центральной Азии частично сформированы следующими вопросами политики: в рамках «медиа исследований», исследователи в большей степени работают над обучением независимых журналистов, и над «оппозиционными» медиа, но никто не думает о том, что сбор сведений о мейнстрим медиа, которое транслируется через телевидение, имеет огромное значение. Это очень серьезный пробел в нашем понимании «бытия» в сегодняшней Центральной Азии.
У нас также очень мало информации об аудитории – о читателях и зрителях – это объяснимо тем, что многие страны в регионе не допускают проведения глубоких социологических исследований. Эти исследования были бы ключевыми в понимании процессов памяти (memory processes): ежедневная память, которая транслируется через семьи и через обычные культурные продукты (к примеру, телесериалы), вероятнее всего, более значимы, чем нарративы, которые продвигаются государством.
Вы перечислили много интересных тем, которые не охватываются исследователями в Центральной Азии (память, пост-память с позиции семьи, андеграунд экономика, мирное время в Советский период). По вашему мнению, в чем причина того, что исследования памяти не так популярны в регионе?
Я думаю, что это результат двух основных тенденций. Существуют некоторые основные идеи, которые доминируют в области центральноазиатских исследований – смена власти, авторитаризм, гражданское общество, Ислам, безопасность, геополитика, гендер … — которые имеют обыкновение «монополизировать» исследования, не давая пространства другим направлениям. Темы культурных исследований, к примеру, ежедневный «банальный национализм» остались за пределами нашего внимания.
Я также думаю, что до недавних пор, западные знания/образование, были склонны не обращать внимания на не-Советские элементы в сегодняшней Центральной Азии, настаивая на центробежных компонентах, отдаляя регион от России и советского наследия, таким образом, косвенно «забывая» «центростремительные» комплектующие и все сложные слои памяти, которые связывают – позитивно или наоборот негативно — регион с Россией/Советским прошлым.
После вашей презентации, мы с командой Эсимде говорили о терминах: де-колонизация, де-советизация или де-русификация и пост-колонизация/колониализм. Не могли бы вы прояснить разницу между этими терминами, и по вашему мнению, какой термин центральноазиатские ученые/исследователи могут использовать в своих исследованиях истории и памяти?
Полный ответ на этот вопрос был бы длинным академическим исследованием.
Давайте коротко.
Во-первых, необходимо отделять колониальный период, царский и Советский Союз они имеют очень мало общего в способе организации власти, культуры и взаимодействия между нациями.
Во-вторых, сам по себе термин де-советизация сложный, что означает, что необходимо в первую очередь, определить понятие «советскость»? Политический режим, экономическая система, общественные отношения, видение мира, культурные продукты, бытие? Можно де-советизировать политику, экономику, видение мира, но социальные и культурные аспекты сложны и больше укоренены в социальную структуру. Более того, советскость менялась с течением времени: советскость во времена Сталина иная чем во времена позднего Брежнева. И потом, невозможна тотальная де-советизация: массовая грамотность пришла в Центральную Азию во время худшего режима, Сталинизма, и до сих пор мы бы не хотели бы терять это наследие.
В-третьих, де-русификация не синоним де-советизации: советскость была национальной, и локально закрепленной, советскость была центральноазиатской, русской, украинской… Русификация же, это другой процесс, лингвистический, культурный, демографический. Но, я думаю, что очень часто, де-русификация сейчас, означает удаление от настоящих идеологических посылов, идущих со стороны России. Это в большей степени, про российские медиа и «мягкую силу» в регионе – реальную или воображаемую – нежели чем про де-русификацию в чистом виде.
Я не думаю, что Центральная Азия может быть активным актором в глобализирующемся мире без некоторых связей с Россией, знания русского языка, по крайней мере, не в ближайшее время. Если де-русификация, все-таки, означает закрытость и провинциальность, это ничего не стоит. Что нужно, так это «выборочное наследие» того, что ЦА желает сохранить и «национализировать» от русского мира и советского прошлого.
Как исследователям/ученым избежать того чтобы делать свои работы анти-советскими или анти-российскими, как избежать опасности виктимизации себя? (как не упасть в черно-белое). Какие подходы/методологию исследователи/ученые должны использовать, применять?
Одна из центральных проблем дебатов вокруг необходимости «де-колонизации» в Центральной Азии – это позиционирование людей как жертв, пассивных объектов истории, которую они сами не создавали. Я думаю, что это опасный тренд. Во-первых, потому что никто и никогда не является пассивной жертвой, он/она всегда могут принимать решения в рамках тех или иных жизненных обстоятельств, даже ограниченных, и имеют пространство для того чтобы осмыслять события и управлять происходящим вокруг. Каждый – индивиды и люди – обладают свободой выбора.
Во-вторых, потому что это не создает позитивный и конструктивный нарратив о нации/стране: обучать детей учебниками, в которых говорится о том, что собственная страна была жертвой, а не актором своей же истории, не поможет сформировать патриотизм и социальную вовлеченность.
В-третьих, центральноазиатские страны были акторами советской истории и должны вернуть свое советское прошлое, сделать его своим собственным, национализировать его. Общество натолкнулось на колоссальные социальные и культурные изменения, которые дали рождение современным нациям и должны усвоить/пропустить через себя свое прошлое, но не отклонять.
Мы бы хотели узнать ваше мнение о расшифровке названия нашего журнала Не-Мономиф. Как вам такая идея?
Я понимаю это как отказ от уникальной рамки национальной мифологии, и призыв к множественности нарративов страны/нации, которая проявляет разнообразие принятий существующей реальности. Мне очень нравится.
В меньшей степени я уверена в приставке «Не»: деконструирование настоящего «мономифа» имеет смысл, но только на определенном уровне. Через некоторое время, проект не может быть основан только лишь на отрицании чего-либо. Но, может продвигать конкретную повестку: финальная цель не должна быть основана на отрицании мономифа, но на обосновании «многомифа», или точнее «многоголосия» нации/страны.
